Kyodai, your kansai is protruding
из David E. Kaplan, Alec Dubro- Yakuza: Japan's Criminal Underworld, Expanded Edition-University of California Press (2003)
Глава 1
Благородные преступники
читать дальше
Можно было бы назвать Фуджиту Горо писателем, воспевающим якудза, и он бы даже не воспротивился этому. Его визитка, слишком изукрашенная даже по японским меркам, представляет его как человека, заранее извиняющегося и смиренно поясняющего, что несмотря на свое пьянство, он искренне предан свой работе. Это невысокий, полный человек с густой шевелюрой мог бы вполне зайти или за комика, или за какого-то головореза - в зависимости от его настроения. На самом деле он - бывший якудза, ветеран Тосэй-каи, крупной этнически корейской группировки, известной тем, что под ее беспощадный контроль попало множество ночных клубов в знаменитом токийском районе Гинза. Но Фуджита Горо уже давным-давно не патрулирует ночные улицы в рядах "Полиции Гинзы", как их тогда называли. Теперь он что-то вроде знаменитости среди якудза - он романист, историк и творец мифов Японского преступного мира.
Фуджита - гордый автор около тридцати романов о якудза, романтических книгах, опирающихся на особое японское понимание мужественности, храбрости и фатализма, благородных ценностях, чья история тянулась еще со времен самураев феодальной Японии. У его книг громкие имена - "Большой игрок", "Кладбище благородства", "Поэзия преступника", "Мне не нужна могила". Он мастер описания сцен с поединками на мечах, толкователь тайных обычаев, архивариус криминальной истории. Кроме своих многочисленных романов, он еще и является автором трех энциклопедических томов, являющихся делом всей его жизни: основательный генеалогический словарь трудных и запутанных связей в среде якудза, и других, двух трактатов по политике правого толка и организованной преступности в Японии. По словам самого автора, это история - которая тянется на три столетия назад.
В своем уютном доме в предместьях Токио, Фуджита проводит редкие семинары по истории якудза для особых гостей. Он любовно выуживает фото первых глав группировок, заложенные на страницах многочисленных объемистых книг в твердом переплете, стоящих на добротных деревянных стеллажах. Библиотека в его офисе до отказа заполнена уникальным собранием японских книг о мечах, огнестрельном оружии, боевых искусствах, истории, местной истории, войне и политике правого толка.
Фуджита - человек, отлично рассказывающий разного рода байки, многословные шутки и может удовлетворить внимание и любопытство даже самого придирчивого собеседника. Он пишет романы, потому что ему не нравится использовать настоящие имена. "В таком случае мне предъявят слишком много претензий" - поясняет он. Персонажам из его книг, тем не менее, удается передать те глубокие чувства к миру якудза и сентиментальность, которая находит свой отклик в сердцах японской читающей публики. Его работы принадлежат к тому жанру японской литературы, в котором долгое время превозносился романтизированный образ гангстера. По сути дела, якудза - едва ли не любимейшая тема в японской поп-культуре, - герои и антигерои из их числа воспеваются в бесчисленном множестве фильмов, книг, песен и рассказов.
Для Фуджиты и его коллег, история организованной преступности в Японии - тема достойная уважения и полная историй о Робин Гудах из числа якудза, приходящих на помощь к простым людям. Герои таких историй - жертвы социального давления, добивающиеся достатка, лузеры, которые наконец-то получат свою долгожданную победу, люди, которые идут по пути гокудо с чувством собственного достоинства. Эти истории строятся на собственном взгляде якудза на себя - ну и, естественно, и на общественном мнении. Эксперты по якудза оспаривают точность этих образов, как и большинство ученых, изучающих японскую историю, но среди японцев все же остается живо ощущение - и даже среди многих полицейских - что организованная преступность в их стране обладает благородным прошлым. Чтобы понять этот романтизированный образ гангстеров, следует обернуться на четыре века назад - к источнику нынешних легенд, аналогичных в японском фольклоре американским легендам о Фронтире - разве что вместо ковбоев с шестизарядными револьверами героями японских легенд были самураи.
Самураи-разбойники и благородные простолюдины.
Простому люду феодальной Японии они были известны как "кабуки-моно", ненормальные, и около 1612 года они начали привлекать все больше и больше внимания местных официальных лиц. Как и мятежники более ранних времен, они носили предметы западного гардероба и странные прически; часто их поведение было довольно эпатажным. На поясе у них болтались удивительно длинные мечи, которые едва ли не подметали землю, когда эти молодые люди болтались по улицам старой Японии. Терроризируя беззащитных горожан просто по своей прихоти, эти кабуки-моно были вовсе не против использовать их как объекты для практики цудзи-гири, жутковатого обычая, при котором самурай мог опробовать новый меч на любом прохожем.
Кабуки-моно и образовывали первые легендарные группировки средневековой Японии, эксцентричные самураи, известные также, как хатамото-якко, или, переводя вольно, - "слуги хатамото". Они часто пользовались собственным жаргоном, а группировкам давали броские названия типа Тайсё Дзинги-гуми - Группировка всех Божеств. Они проявляли необычную верность в своей среде, клялись защищать друг друга что бы ни случилось, - даже если пойти придется на собственных родителей.
Это была эпоха династии Токугава, время Сёгуната. Столетия усобиц пришли к историческому концу, когда Токугава Иэясу объединил островное государство в 1604 году, засим и станов первым великим сёгуном авторы грешат на Асикаг и Минамото, ну да ладно. прим. - oni-fukucho. Но Япония не ступила в эпоху стабильности. Мир и покой в стране означал, что около пятисот тысяч самураев оказывались без своей основной работы, ведь их навыки в основном касались только военного дела. В конечном счёте большинство самураев присоединились к разрастающемуся классу торговцев, по мере того, как крупные деревни, такие, как Осака и призамковые поседения вроде Токио и Нагои трансформировались в бурлящие жизнью мегаполисы. Иные находили работу, примыкая к рядам гражданских бюрократов - или же становились учеными или мыслителями. Но не всех ждал успех на новом поприще. Кабуки-моно - по большей части они были из числа хорошо обеспеченных самураев - обнаружили, что они оказались частью жесткого средневекового режима, готового вступить в более, чем двухсотлетний период самопровозглашенной изоляции, с малыми возможностями для самореализации, кроме как на стезе уличных драк, грабежей и запугивания мирного населения.
Такая жизнь была не в новинку ронинам, самураям, не имевшим господ. Чуть ранее, многие из них пустились на поприще разбойничества, когда их сюзерены оказались на проигравшей стороне, - и они начали обворовывать города и села, бродя по Японии. Традиционно сложилось так, что воины-ренегаты могли примыкать к армиям даймё, сражающихся друг с другом по всей стране, но теперь, в относительно спокойное время сёгуната Токугава, эти новые группы самураев-преступников начинали жить своей жизнью. (Группировки разбойников этой эпохи позже появятся на экране в таких лентах, как Семь самураев. Который и в свою очередь вдохновил создание американского вестерна Великолепная семерка.)
Пока эти криминогенные элементы, формально служащие сёгуну - хатамото-якко - могли бы показаться истинными предтечами японского преступного мира, нынешние якудза предпочитают идентифицировать как своих предков не их, а их исторических противников, - мати-якко, "служителей города". Это были группировки молодых горожан, которые, по мере роста страха, пытались отражать набирающие силы нападки хатамото-якко. Временами они перенимали и дурные привычки своих оппонентов, но их лидеры часто были людьми другого сорта - мелкими чиновниками, хозяевами магазинов и постоялых дворов, ремесленниками. Иные были рабочими, объединявшимися под крылом у воротил строительного бизнеса, в их же рядах оказывалась и большая часть бездомных бродяг и бродячих самураев. Как и члены нынешних группировок, мати-якко были любителями азартных игр и развили тесные отношениями с теми, кто вертел игорным бизнесом, - так что это по сути и положило началу тесной организации якудза.
Горожане, как и следовало ожидать. поддерживали мати-якко, возвышенно воспринимая товарищей-простолюдинов, поднимающихся на злокозненных самураев. И воистину, среди жителей Эдо, как тогда назывался Токио, служители города быстро стали народными героями. Понятно, почему якудза - воспринимавшие себя как благородных преступников - решили назвать своими духовными предшественниками именно мати-якко. Но прямую связь очень трудно отследить. Хосино Канэхиро, криминолог из Японского Научно-Исследовательского Института Полиции, отмечает, что и хатамото-якко, и мати-якко, пропали примерно к концу семнадцатого века, после того, как их фактически уничтожили взволнованные власти сёгуната. Эдосскуя Тайсё Дзинги-гуми, например, постигла такая участь в 1686 году, когда чиновники скрутили три сотни ее членов и казнило глав группировки. Хотя время от времени группировки, вне сяких сомнений, совершали и достойные поступки, в своем большинстве они были "распущенными негодяями".
Как и большинство аналогов Робин Гуда в течение истории, мати-якко были обязаны своей репутации не делам, а легендам, поэтому и бесчисленные театральные пьесы восемнадцатого века неизменно показывают их героями и достойнейшими людьми.
Эти пьесы были так популярны, что японский театр сам по себе во многом обязан своему раннему развитию именно изображению этих эксцентричных банд мародеров. В дальнейшем они были воспеты в множестве разнообразных сказок и песен, которые дошли до наших дней в массиве японского старинного фольклора. В этих легендах и пьесах все эти персонажи относились к типажу "отокодатэ" - благородных простолюдинов. Есть, например легенда об "Удэ-но Кисабуро", об Одноруком Кисабуро, кому бессмертную славу дала одноименная пьеса театра кабуки. Кисабуро, мастер меча, встающий на защиту простых горожан, оказывается изгнанным из своего додзё после того, как его наставник узнал об его порочащей связи с женщиной. Стараясь вымолить прощение у своего наставника, Кисабуро отрубает себе правую руку в качестве акта раскаяния и отправляется на борьбу с негодяями на улицы Эдо.
Самая известная и популярная история о мати-якко - это легенда о человеке по имени Бандзуиин Тёбэй. Рожденный в семье ронина на юге Японии, Тёбэй путешествует в Эдо примерно в 1640е годы, где присоединяется к своему брату, настоятелю в буддийском храме. Тёбэй становится подобием нынешнего кадровика - он нанимает рабочих на строительство дорог вокруг столицы и на ремонт крепостных стен замка сёгуна. Хитростью, которая позже станет опорой для якудза, Тёбэй открывает игорный притон. Азартные игры и ставки не только послужили приманкой для рабочих, но и позволяли Тёбэю получать назад часть зарплаты, которую он выплачивал строителям.
Если верить историям и пьесам театра кабуки, посвященных его жизни, потом Тёбэй стал лидером эдосских мати-якко. Истории полны примеров его добрых дел - например, он спасает горожанку от нападения, помогает соединиться влюбленным, которые не могут вступить в брак из-за разницы в социальном статусе. Каждый раз, как Тёбэя благодарят те, кому он помог, он отвечает что-то вроде "Мы сделали своим кредо жить по законам благородного духа. Когда над нами нависнет меч - мы должны быть готовы потерять свои жизни. Такова наша судьба. Так что попрошу вас просто помолиться за упокоение моей души, когда придет мой черед." Как он и предсказал сам, его зарубил его злейший враг - Мизуно Дзюродзаэмон, лидер эдосских хатамото-якко. Хотя причины смерти Тёбэя не очень ясны, в одной пьесе театра кабуки дается вот такой сюжет: однажды Мизуно присылает к Тёбэю своего посланника и приглашает его в свою резиденцию вместе выпить в знак примирения. Тёбэй и множество его последователей тут же понимают, что это ловушка. Но не смотря на то, что Тёбэя его люди уговаривают не идти, он отправляется в дом Мизуно в одиночку.
Мизуно со всеми почестями и уважением принимает Тёбэя у себя, и вскоре начинается пьянка. На этом сборище один из подчиненных Мизуно проливает на кимоно Тёбэя сакэ, сославшись на то, что у него рука соскользнула. Как и планировалось заранее, один из подчиненных Мизуно провожает Тёбэя отмыться, предлагает ему принять ванну и сменить одежду. Когда же Тёбэй остается беззащитным в ванной, четверо или пятеро самураев, подчиненных Мизуно, нападают на него. Будучи крайне гордым своей физической силой, он без всякого труда побеждает их. И тут в ванной появляется сам Мизуно - уже с копьем в руках. Глядя в глаза Мизуно, Тёбэй спокойно себе говорит: "Конечно же, я предлагаю тебе свою жизнь. Я готов ее отбросить, иначе я бы не принял твое предложение и не пришел бы сюда один; я бы послушал моих людей, которые волновались за мою жизнь. Не имеет значения, жить человеку до ста лет, или умереть во младенчестве - такова его судьба, и этого не изменить. Ты - человек, при чьем положении, оказываешься достоит забрать мою жизнь, ведь ты высокопоставленный хатамото... Так что я по доброй воле предоставляю тебе мою жизнь. Я знал, что если приду сюда, то буду убит; но, если бы пошли слухи, что я, Тёбэй, сделавший себе репутацию мати-якко, трясся бы за свою шкуру, это покрыло бы мое имя несмываемым позором. Так что ты получишь мою жизнь без боя. Я не испытываю страха, так что пронзи копьем мое сердце без всяких раздумий! "
Мизуно тут же скис от таких слов, и начинает раздумывать - убивать или не убивать Тёбэя. Его подчиненные начинают убалтывать его, и, в итоге, он решается и пронзает сердце Тёбэя своим копьем. Пьеса завершается на том, что Мизуно говорит: "Он был слишком великим человеком, чтобы его убивать"
В кульминации другой пьесы благородный Тёбэй оказывается изрублен до смерти "словно карп на разделочной доске". Но каким бы ни был конец героя, эта история произвела достаточное впечатление на нынешних якудза, которые, конечно же, относят Тёбэя к числу своих предшественников.
Появление якудза
Легенды и традиции мати-якко были унаследованы и следующим поколением "благородных простолюдинов". Среди них были и японские пожарные - бесстрашные и вспыльчивые люди, которые обычно занимались строительством, но кроме этого служили и в волонтерской городской пожарной службе. Кроме них это были популярные персонажи вроде полицейских, лидеров рабочих, борцов сумо и членов первых криминальных синдикатов восемнадцатого века.
Эти первые якудза появились через сотню лет после смерти Бандзуиин Тёбэя, в обществе все еще связанном по рукам и ногам феодальными законами Бакуфу. Это были предприимчивые члены средневекового преступного мира, которые в наше время считаются истинными предтечами современных якудза: бакуто, традиционные игроки, и текия - уличные торговцы вразнос. Привычки и образ жизни обеих групп были так самобытны, что даже в наши дни японская полиция зачастую относит якудза или к бакуто, или к текия (хотя теперь группировки занимаются чаще рекетом, чем азартными играми или торговлей).
В число бакуто и текия часто входили те же самые социально неблагополучные граждане - бедняки, безземельные и просто преступники. Однако, и текия, и бакуто часто контролировали свою отдельную территорию, так, чтобы каждая отдельная группировка могла получать прибыль только со своей земли без всяческих конфликтов. Бакуто работали вдоль крупных дорог и в городах, текия же - на растущих рынках и ярмарках страны.
Именно эти деревенские группировки торговцам вразнос и игроки по мнению Фуджиты Горо и являются первыми якудза. Несмотря на его беседы с престарелыми якудза, исследования в японских библиотеках и даже прогулки к местам упокоения первых якудза, Фуджита утверждает, что не в его силах оказалось установить связь между нынешними якудза и их первыми предшественниками середины восемнадцатого века. Правильность и точность генеалогических таблиц в книгах Фуджиты не так уж высока, в отличие от того, как они отражают любовь к истории, практикуемую отдельными кланами. Ведь вместе с тем, как портреты прославленных кумичо украшают стены штабов нынешних группировок, в наши дни кланы часто связывают еще и генеалогические древа с претензией на многовековую историю и благородство. Что необычно, так это то, что вот такие связи с предками часто оказываются связаны не узами крови, а через усыновление.
Как и в итальянской мафии, в среде якудза все начинается с организации семьи, с кумичо во главе и новыми куми-ин, усыновляемыми в семью, старшими братьями, младшими братьями и детьми. Но якудза, помимо этого прибавляют и уникальную структуру отношений , известную как оябун-кобун, или дословно - "роль отца - роль сына". Оябун - источник советов, защиты и помощи, взамен на которую он получает верность и службу кобун по первому требованию.
В феодальном обществе Японии восемнадцатого века система оябун-кобун часто предоставляла основу для отношений между наставником и учеником, сюзереном и вассалом, а в преступном мире - между лидером и его последователями. Это было зеркальное отражение отношений в японской семье, в которой отец удерживал за собой огромный авторитет, в том числе и право выбирать, на ком женить и кому отдавать замуж своих детей и решать, чем они будут заниматься по жизни. В среде первых группировок якудза система отношений оябун-кобун создала особую, силу и сплоченность, которая временами приводила к невероятному уровню преданности лидеру. Сейчас, несмотря на засилие модернизации, некоторый уровень верности, послушания и доверия среди якудза поддерживается - хотя он незнаком тем же американским криминальным группировкам, кроме тех, что созданы на основе ближайшего кровного родства.
Социолог Иваи Хироаки, авторитетный специалист по криминальным группировкам Японии, написал так о преданности к оябун: "От новых кобун ожидается, что от них потребуется сыграть роль тэпподама - пули в столкновениях с другими группировками, что им придется выйти на передовую, с мечами наголо и с пистолетами в руках, рискуя своими жизнями... В особых случаях им необходимо будет принять на себя вину и отправиться в тюрьму за преступления, совершенные их оябун."
Как и другие организованные преступные группы, первые якудза разработали сложные церемонии инициации новых членов организации. В среде китайской Триады, например, такие ритуалы включают в себя убийство молодого петуха, зачитывание вслух тридцати шести обетов перед алтарем и рисование кровью из рассеченных пальцев новобранцев. Я еще где-то читал про то, что петуху отрубают голову и пьют рюмку его крови. - прим. oni-fukucho Нанесение разрезов на кожу новорбранцев, символизирующее установление кровного родства, также практиковалось и сицилийской мафией до 1930х годов. Кроме того, старые ритуалы инициации часто носили сильный отпечаток религиозности. Например, бумагу сжигали как знак самосожжения святого, новобранец приносил клятву, утверждая свою честь, верность и кровное родство в новой семьей.
В среде якудза, бакуто и текия началось повсеместное использование церемонии с формальным обменом сакадзуки, символизировавшей установление кровного родства. Однако, эти ритуалы представляли собой не только вход в группировку, но и формирование отношений оябун-кобун. Церемония несла и религиозную направленность, обычно ее проводили перед синтоистской божницей. Количество сакэ в сакадзуки зависит от статуса пьющего. Так, если участники ритуала - не отец и сын, а брат и брат - как например во время договоров между лидерами группировок - им наливают равное количество сакэ. Если же устанавливаются отношения между старшим и младшим братьями, старшему наполняют 1/6 сакадзуки, а младшему - 4/10. Существуют и иные комбинации, и каждая из них основывается на четко прописанном протоколе долга и обязанности в "семье"
Такие церемонии имеют место и по сей день, хотя в более упрощенной форме, - не только по случаю инициации, но и во время продвижения по карьерной лестнице, мирных договоров, слияний. Вот так социолог Иваи описывает церемонию между оябун и кобун, проводимую в полной формальности:
"Выбирают благоприятный день, присутствуют как все члены организации, так и торимотинин или адзукаринин (гаранты), которые исполняют роль посредников. Рис, цельные рыбы и горки соли преподносятся в дар на синтоистскую божницу, стоящую перед оябун и кобун, сидящих лицом к лицу. Торимотинин раскладывают подношения и разливают сакэ по сакадзуки, добавляя рыбью чешую и соль... Потом они молча поворачиваются к кобун и предупреждают его о его предстоящем долге: "Выпив из сакадзуки оябун и из своей, ты отныне будешь нести долг перед икка и перед оябун" или же "С этого момента у тебя не будет иного занятия до конца твоих дней. Оябун теперь - твой родитель, следуй за ним несмотря ни на какие трудности.""
Система оябун-кобун достигла своего пика примерно в начале двадцатого века, влияя и на структуру политических партий, и на социальные движения, и на армию, и на бизнес и индустрию - как и на преступный мир. В настоящий момент сохраняется концепт, о котором так или иначе осведомлены многие японцы: в то время, как такие отношения накладывают и особую ответственность, они все же расцениваются не так серьезно, как раньше.
Оябун, например, теперь может оказаться просто семпаем по работе или около того - эквивалент тому, как на Западе берут себе протеже. В среде якудза, однако, уникально то, что система оябун-кобун остается относительно неизменной с прошлого, существуя в мире, где кобун готов будет убить кого-то или даже убить себя во имя оябун. Среди куми-ин до сих пор бродит поговорка: "Если босс говорит, что пролетающая ворона белая - ты должен согласиться". Отношения оябун-кобун - это сердце настоящего и будущего японского преступного мира.
Глава 1
Благородные преступники
читать дальше
Можно было бы назвать Фуджиту Горо писателем, воспевающим якудза, и он бы даже не воспротивился этому. Его визитка, слишком изукрашенная даже по японским меркам, представляет его как человека, заранее извиняющегося и смиренно поясняющего, что несмотря на свое пьянство, он искренне предан свой работе. Это невысокий, полный человек с густой шевелюрой мог бы вполне зайти или за комика, или за какого-то головореза - в зависимости от его настроения. На самом деле он - бывший якудза, ветеран Тосэй-каи, крупной этнически корейской группировки, известной тем, что под ее беспощадный контроль попало множество ночных клубов в знаменитом токийском районе Гинза. Но Фуджита Горо уже давным-давно не патрулирует ночные улицы в рядах "Полиции Гинзы", как их тогда называли. Теперь он что-то вроде знаменитости среди якудза - он романист, историк и творец мифов Японского преступного мира.
Фуджита - гордый автор около тридцати романов о якудза, романтических книгах, опирающихся на особое японское понимание мужественности, храбрости и фатализма, благородных ценностях, чья история тянулась еще со времен самураев феодальной Японии. У его книг громкие имена - "Большой игрок", "Кладбище благородства", "Поэзия преступника", "Мне не нужна могила". Он мастер описания сцен с поединками на мечах, толкователь тайных обычаев, архивариус криминальной истории. Кроме своих многочисленных романов, он еще и является автором трех энциклопедических томов, являющихся делом всей его жизни: основательный генеалогический словарь трудных и запутанных связей в среде якудза, и других, двух трактатов по политике правого толка и организованной преступности в Японии. По словам самого автора, это история - которая тянется на три столетия назад.
В своем уютном доме в предместьях Токио, Фуджита проводит редкие семинары по истории якудза для особых гостей. Он любовно выуживает фото первых глав группировок, заложенные на страницах многочисленных объемистых книг в твердом переплете, стоящих на добротных деревянных стеллажах. Библиотека в его офисе до отказа заполнена уникальным собранием японских книг о мечах, огнестрельном оружии, боевых искусствах, истории, местной истории, войне и политике правого толка.
Фуджита - человек, отлично рассказывающий разного рода байки, многословные шутки и может удовлетворить внимание и любопытство даже самого придирчивого собеседника. Он пишет романы, потому что ему не нравится использовать настоящие имена. "В таком случае мне предъявят слишком много претензий" - поясняет он. Персонажам из его книг, тем не менее, удается передать те глубокие чувства к миру якудза и сентиментальность, которая находит свой отклик в сердцах японской читающей публики. Его работы принадлежат к тому жанру японской литературы, в котором долгое время превозносился романтизированный образ гангстера. По сути дела, якудза - едва ли не любимейшая тема в японской поп-культуре, - герои и антигерои из их числа воспеваются в бесчисленном множестве фильмов, книг, песен и рассказов.
Для Фуджиты и его коллег, история организованной преступности в Японии - тема достойная уважения и полная историй о Робин Гудах из числа якудза, приходящих на помощь к простым людям. Герои таких историй - жертвы социального давления, добивающиеся достатка, лузеры, которые наконец-то получат свою долгожданную победу, люди, которые идут по пути гокудо с чувством собственного достоинства. Эти истории строятся на собственном взгляде якудза на себя - ну и, естественно, и на общественном мнении. Эксперты по якудза оспаривают точность этих образов, как и большинство ученых, изучающих японскую историю, но среди японцев все же остается живо ощущение - и даже среди многих полицейских - что организованная преступность в их стране обладает благородным прошлым. Чтобы понять этот романтизированный образ гангстеров, следует обернуться на четыре века назад - к источнику нынешних легенд, аналогичных в японском фольклоре американским легендам о Фронтире - разве что вместо ковбоев с шестизарядными револьверами героями японских легенд были самураи.
Самураи-разбойники и благородные простолюдины.
Простому люду феодальной Японии они были известны как "кабуки-моно", ненормальные, и около 1612 года они начали привлекать все больше и больше внимания местных официальных лиц. Как и мятежники более ранних времен, они носили предметы западного гардероба и странные прически; часто их поведение было довольно эпатажным. На поясе у них болтались удивительно длинные мечи, которые едва ли не подметали землю, когда эти молодые люди болтались по улицам старой Японии. Терроризируя беззащитных горожан просто по своей прихоти, эти кабуки-моно были вовсе не против использовать их как объекты для практики цудзи-гири, жутковатого обычая, при котором самурай мог опробовать новый меч на любом прохожем.
Кабуки-моно и образовывали первые легендарные группировки средневековой Японии, эксцентричные самураи, известные также, как хатамото-якко, или, переводя вольно, - "слуги хатамото". Они часто пользовались собственным жаргоном, а группировкам давали броские названия типа Тайсё Дзинги-гуми - Группировка всех Божеств. Они проявляли необычную верность в своей среде, клялись защищать друг друга что бы ни случилось, - даже если пойти придется на собственных родителей.
Это была эпоха династии Токугава, время Сёгуната. Столетия усобиц пришли к историческому концу, когда Токугава Иэясу объединил островное государство в 1604 году, засим и станов первым великим сёгуном авторы грешат на Асикаг и Минамото, ну да ладно. прим. - oni-fukucho. Но Япония не ступила в эпоху стабильности. Мир и покой в стране означал, что около пятисот тысяч самураев оказывались без своей основной работы, ведь их навыки в основном касались только военного дела. В конечном счёте большинство самураев присоединились к разрастающемуся классу торговцев, по мере того, как крупные деревни, такие, как Осака и призамковые поседения вроде Токио и Нагои трансформировались в бурлящие жизнью мегаполисы. Иные находили работу, примыкая к рядам гражданских бюрократов - или же становились учеными или мыслителями. Но не всех ждал успех на новом поприще. Кабуки-моно - по большей части они были из числа хорошо обеспеченных самураев - обнаружили, что они оказались частью жесткого средневекового режима, готового вступить в более, чем двухсотлетний период самопровозглашенной изоляции, с малыми возможностями для самореализации, кроме как на стезе уличных драк, грабежей и запугивания мирного населения.
Такая жизнь была не в новинку ронинам, самураям, не имевшим господ. Чуть ранее, многие из них пустились на поприще разбойничества, когда их сюзерены оказались на проигравшей стороне, - и они начали обворовывать города и села, бродя по Японии. Традиционно сложилось так, что воины-ренегаты могли примыкать к армиям даймё, сражающихся друг с другом по всей стране, но теперь, в относительно спокойное время сёгуната Токугава, эти новые группы самураев-преступников начинали жить своей жизнью. (Группировки разбойников этой эпохи позже появятся на экране в таких лентах, как Семь самураев. Который и в свою очередь вдохновил создание американского вестерна Великолепная семерка.)
Пока эти криминогенные элементы, формально служащие сёгуну - хатамото-якко - могли бы показаться истинными предтечами японского преступного мира, нынешние якудза предпочитают идентифицировать как своих предков не их, а их исторических противников, - мати-якко, "служителей города". Это были группировки молодых горожан, которые, по мере роста страха, пытались отражать набирающие силы нападки хатамото-якко. Временами они перенимали и дурные привычки своих оппонентов, но их лидеры часто были людьми другого сорта - мелкими чиновниками, хозяевами магазинов и постоялых дворов, ремесленниками. Иные были рабочими, объединявшимися под крылом у воротил строительного бизнеса, в их же рядах оказывалась и большая часть бездомных бродяг и бродячих самураев. Как и члены нынешних группировок, мати-якко были любителями азартных игр и развили тесные отношениями с теми, кто вертел игорным бизнесом, - так что это по сути и положило началу тесной организации якудза.
Горожане, как и следовало ожидать. поддерживали мати-якко, возвышенно воспринимая товарищей-простолюдинов, поднимающихся на злокозненных самураев. И воистину, среди жителей Эдо, как тогда назывался Токио, служители города быстро стали народными героями. Понятно, почему якудза - воспринимавшие себя как благородных преступников - решили назвать своими духовными предшественниками именно мати-якко. Но прямую связь очень трудно отследить. Хосино Канэхиро, криминолог из Японского Научно-Исследовательского Института Полиции, отмечает, что и хатамото-якко, и мати-якко, пропали примерно к концу семнадцатого века, после того, как их фактически уничтожили взволнованные власти сёгуната. Эдосскуя Тайсё Дзинги-гуми, например, постигла такая участь в 1686 году, когда чиновники скрутили три сотни ее членов и казнило глав группировки. Хотя время от времени группировки, вне сяких сомнений, совершали и достойные поступки, в своем большинстве они были "распущенными негодяями".
Как и большинство аналогов Робин Гуда в течение истории, мати-якко были обязаны своей репутации не делам, а легендам, поэтому и бесчисленные театральные пьесы восемнадцатого века неизменно показывают их героями и достойнейшими людьми.
Эти пьесы были так популярны, что японский театр сам по себе во многом обязан своему раннему развитию именно изображению этих эксцентричных банд мародеров. В дальнейшем они были воспеты в множестве разнообразных сказок и песен, которые дошли до наших дней в массиве японского старинного фольклора. В этих легендах и пьесах все эти персонажи относились к типажу "отокодатэ" - благородных простолюдинов. Есть, например легенда об "Удэ-но Кисабуро", об Одноруком Кисабуро, кому бессмертную славу дала одноименная пьеса театра кабуки. Кисабуро, мастер меча, встающий на защиту простых горожан, оказывается изгнанным из своего додзё после того, как его наставник узнал об его порочащей связи с женщиной. Стараясь вымолить прощение у своего наставника, Кисабуро отрубает себе правую руку в качестве акта раскаяния и отправляется на борьбу с негодяями на улицы Эдо.
Самая известная и популярная история о мати-якко - это легенда о человеке по имени Бандзуиин Тёбэй. Рожденный в семье ронина на юге Японии, Тёбэй путешествует в Эдо примерно в 1640е годы, где присоединяется к своему брату, настоятелю в буддийском храме. Тёбэй становится подобием нынешнего кадровика - он нанимает рабочих на строительство дорог вокруг столицы и на ремонт крепостных стен замка сёгуна. Хитростью, которая позже станет опорой для якудза, Тёбэй открывает игорный притон. Азартные игры и ставки не только послужили приманкой для рабочих, но и позволяли Тёбэю получать назад часть зарплаты, которую он выплачивал строителям.
Если верить историям и пьесам театра кабуки, посвященных его жизни, потом Тёбэй стал лидером эдосских мати-якко. Истории полны примеров его добрых дел - например, он спасает горожанку от нападения, помогает соединиться влюбленным, которые не могут вступить в брак из-за разницы в социальном статусе. Каждый раз, как Тёбэя благодарят те, кому он помог, он отвечает что-то вроде "Мы сделали своим кредо жить по законам благородного духа. Когда над нами нависнет меч - мы должны быть готовы потерять свои жизни. Такова наша судьба. Так что попрошу вас просто помолиться за упокоение моей души, когда придет мой черед." Как он и предсказал сам, его зарубил его злейший враг - Мизуно Дзюродзаэмон, лидер эдосских хатамото-якко. Хотя причины смерти Тёбэя не очень ясны, в одной пьесе театра кабуки дается вот такой сюжет: однажды Мизуно присылает к Тёбэю своего посланника и приглашает его в свою резиденцию вместе выпить в знак примирения. Тёбэй и множество его последователей тут же понимают, что это ловушка. Но не смотря на то, что Тёбэя его люди уговаривают не идти, он отправляется в дом Мизуно в одиночку.
Мизуно со всеми почестями и уважением принимает Тёбэя у себя, и вскоре начинается пьянка. На этом сборище один из подчиненных Мизуно проливает на кимоно Тёбэя сакэ, сославшись на то, что у него рука соскользнула. Как и планировалось заранее, один из подчиненных Мизуно провожает Тёбэя отмыться, предлагает ему принять ванну и сменить одежду. Когда же Тёбэй остается беззащитным в ванной, четверо или пятеро самураев, подчиненных Мизуно, нападают на него. Будучи крайне гордым своей физической силой, он без всякого труда побеждает их. И тут в ванной появляется сам Мизуно - уже с копьем в руках. Глядя в глаза Мизуно, Тёбэй спокойно себе говорит: "Конечно же, я предлагаю тебе свою жизнь. Я готов ее отбросить, иначе я бы не принял твое предложение и не пришел бы сюда один; я бы послушал моих людей, которые волновались за мою жизнь. Не имеет значения, жить человеку до ста лет, или умереть во младенчестве - такова его судьба, и этого не изменить. Ты - человек, при чьем положении, оказываешься достоит забрать мою жизнь, ведь ты высокопоставленный хатамото... Так что я по доброй воле предоставляю тебе мою жизнь. Я знал, что если приду сюда, то буду убит; но, если бы пошли слухи, что я, Тёбэй, сделавший себе репутацию мати-якко, трясся бы за свою шкуру, это покрыло бы мое имя несмываемым позором. Так что ты получишь мою жизнь без боя. Я не испытываю страха, так что пронзи копьем мое сердце без всяких раздумий! "
Мизуно тут же скис от таких слов, и начинает раздумывать - убивать или не убивать Тёбэя. Его подчиненные начинают убалтывать его, и, в итоге, он решается и пронзает сердце Тёбэя своим копьем. Пьеса завершается на том, что Мизуно говорит: "Он был слишком великим человеком, чтобы его убивать"
В кульминации другой пьесы благородный Тёбэй оказывается изрублен до смерти "словно карп на разделочной доске". Но каким бы ни был конец героя, эта история произвела достаточное впечатление на нынешних якудза, которые, конечно же, относят Тёбэя к числу своих предшественников.
Появление якудза
Легенды и традиции мати-якко были унаследованы и следующим поколением "благородных простолюдинов". Среди них были и японские пожарные - бесстрашные и вспыльчивые люди, которые обычно занимались строительством, но кроме этого служили и в волонтерской городской пожарной службе. Кроме них это были популярные персонажи вроде полицейских, лидеров рабочих, борцов сумо и членов первых криминальных синдикатов восемнадцатого века.
Эти первые якудза появились через сотню лет после смерти Бандзуиин Тёбэя, в обществе все еще связанном по рукам и ногам феодальными законами Бакуфу. Это были предприимчивые члены средневекового преступного мира, которые в наше время считаются истинными предтечами современных якудза: бакуто, традиционные игроки, и текия - уличные торговцы вразнос. Привычки и образ жизни обеих групп были так самобытны, что даже в наши дни японская полиция зачастую относит якудза или к бакуто, или к текия (хотя теперь группировки занимаются чаще рекетом, чем азартными играми или торговлей).
В число бакуто и текия часто входили те же самые социально неблагополучные граждане - бедняки, безземельные и просто преступники. Однако, и текия, и бакуто часто контролировали свою отдельную территорию, так, чтобы каждая отдельная группировка могла получать прибыль только со своей земли без всяческих конфликтов. Бакуто работали вдоль крупных дорог и в городах, текия же - на растущих рынках и ярмарках страны.
Именно эти деревенские группировки торговцам вразнос и игроки по мнению Фуджиты Горо и являются первыми якудза. Несмотря на его беседы с престарелыми якудза, исследования в японских библиотеках и даже прогулки к местам упокоения первых якудза, Фуджита утверждает, что не в его силах оказалось установить связь между нынешними якудза и их первыми предшественниками середины восемнадцатого века. Правильность и точность генеалогических таблиц в книгах Фуджиты не так уж высока, в отличие от того, как они отражают любовь к истории, практикуемую отдельными кланами. Ведь вместе с тем, как портреты прославленных кумичо украшают стены штабов нынешних группировок, в наши дни кланы часто связывают еще и генеалогические древа с претензией на многовековую историю и благородство. Что необычно, так это то, что вот такие связи с предками часто оказываются связаны не узами крови, а через усыновление.
Как и в итальянской мафии, в среде якудза все начинается с организации семьи, с кумичо во главе и новыми куми-ин, усыновляемыми в семью, старшими братьями, младшими братьями и детьми. Но якудза, помимо этого прибавляют и уникальную структуру отношений , известную как оябун-кобун, или дословно - "роль отца - роль сына". Оябун - источник советов, защиты и помощи, взамен на которую он получает верность и службу кобун по первому требованию.
В феодальном обществе Японии восемнадцатого века система оябун-кобун часто предоставляла основу для отношений между наставником и учеником, сюзереном и вассалом, а в преступном мире - между лидером и его последователями. Это было зеркальное отражение отношений в японской семье, в которой отец удерживал за собой огромный авторитет, в том числе и право выбирать, на ком женить и кому отдавать замуж своих детей и решать, чем они будут заниматься по жизни. В среде первых группировок якудза система отношений оябун-кобун создала особую, силу и сплоченность, которая временами приводила к невероятному уровню преданности лидеру. Сейчас, несмотря на засилие модернизации, некоторый уровень верности, послушания и доверия среди якудза поддерживается - хотя он незнаком тем же американским криминальным группировкам, кроме тех, что созданы на основе ближайшего кровного родства.
Социолог Иваи Хироаки, авторитетный специалист по криминальным группировкам Японии, написал так о преданности к оябун: "От новых кобун ожидается, что от них потребуется сыграть роль тэпподама - пули в столкновениях с другими группировками, что им придется выйти на передовую, с мечами наголо и с пистолетами в руках, рискуя своими жизнями... В особых случаях им необходимо будет принять на себя вину и отправиться в тюрьму за преступления, совершенные их оябун."
Как и другие организованные преступные группы, первые якудза разработали сложные церемонии инициации новых членов организации. В среде китайской Триады, например, такие ритуалы включают в себя убийство молодого петуха, зачитывание вслух тридцати шести обетов перед алтарем и рисование кровью из рассеченных пальцев новобранцев. Я еще где-то читал про то, что петуху отрубают голову и пьют рюмку его крови. - прим. oni-fukucho Нанесение разрезов на кожу новорбранцев, символизирующее установление кровного родства, также практиковалось и сицилийской мафией до 1930х годов. Кроме того, старые ритуалы инициации часто носили сильный отпечаток религиозности. Например, бумагу сжигали как знак самосожжения святого, новобранец приносил клятву, утверждая свою честь, верность и кровное родство в новой семьей.
В среде якудза, бакуто и текия началось повсеместное использование церемонии с формальным обменом сакадзуки, символизировавшей установление кровного родства. Однако, эти ритуалы представляли собой не только вход в группировку, но и формирование отношений оябун-кобун. Церемония несла и религиозную направленность, обычно ее проводили перед синтоистской божницей. Количество сакэ в сакадзуки зависит от статуса пьющего. Так, если участники ритуала - не отец и сын, а брат и брат - как например во время договоров между лидерами группировок - им наливают равное количество сакэ. Если же устанавливаются отношения между старшим и младшим братьями, старшему наполняют 1/6 сакадзуки, а младшему - 4/10. Существуют и иные комбинации, и каждая из них основывается на четко прописанном протоколе долга и обязанности в "семье"
Такие церемонии имеют место и по сей день, хотя в более упрощенной форме, - не только по случаю инициации, но и во время продвижения по карьерной лестнице, мирных договоров, слияний. Вот так социолог Иваи описывает церемонию между оябун и кобун, проводимую в полной формальности:
"Выбирают благоприятный день, присутствуют как все члены организации, так и торимотинин или адзукаринин (гаранты), которые исполняют роль посредников. Рис, цельные рыбы и горки соли преподносятся в дар на синтоистскую божницу, стоящую перед оябун и кобун, сидящих лицом к лицу. Торимотинин раскладывают подношения и разливают сакэ по сакадзуки, добавляя рыбью чешую и соль... Потом они молча поворачиваются к кобун и предупреждают его о его предстоящем долге: "Выпив из сакадзуки оябун и из своей, ты отныне будешь нести долг перед икка и перед оябун" или же "С этого момента у тебя не будет иного занятия до конца твоих дней. Оябун теперь - твой родитель, следуй за ним несмотря ни на какие трудности.""
Система оябун-кобун достигла своего пика примерно в начале двадцатого века, влияя и на структуру политических партий, и на социальные движения, и на армию, и на бизнес и индустрию - как и на преступный мир. В настоящий момент сохраняется концепт, о котором так или иначе осведомлены многие японцы: в то время, как такие отношения накладывают и особую ответственность, они все же расцениваются не так серьезно, как раньше.
Оябун, например, теперь может оказаться просто семпаем по работе или около того - эквивалент тому, как на Западе берут себе протеже. В среде якудза, однако, уникально то, что система оябун-кобун остается относительно неизменной с прошлого, существуя в мире, где кобун готов будет убить кого-то или даже убить себя во имя оябун. Среди куми-ин до сих пор бродит поговорка: "Если босс говорит, что пролетающая ворона белая - ты должен согласиться". Отношения оябун-кобун - это сердце настоящего и будущего японского преступного мира.
@темы: мое бездарное, ukiyo e, yakuza, kabuki
-
-
02.07.2014 в 22:41Спасибо огромное, потащила изучать.
-
-
02.07.2014 в 23:03-
-
03.07.2014 в 11:52-
-
03.07.2014 в 12:12-
-
03.07.2014 в 12:24-
-
03.07.2014 в 12:25