2/2

[oni-fukucho]

Война в Этиго, 1868 год

автор - Гарольд Болито
Monumenta Nipponica
Том 34, No. 3 за Осень 1979, с 259-277


предыдущая часть - moth-prince.diary.ru/p191895789.htm

Как, например, они могли рассчитывать на верную поддержку тех самых четырех ханов Этиго, которые со своим десятком тысяч коку были вообще настолько малы, что едва считались отдельными уделами? У таких ханов попросту не было ни средств, ни людей для какого бы то ни было самостоятельного выбора. Так что вполне ожидаемо, Курокава и Миккаити, оба по 10 000 коку, оба расположенные на границе с уделами раз в десять больше них, вынуждены были действовать более продуманно, чем их соседи. Когда Шибата присоединились к конфедерации, они поступили точно так же; когда же Шибата капитулировали три месяца спустя, так же поступили и они. Точно так же дела обстояли дальше на юге Этиго: Итоигава и Шиия, точно такого же размера, приняли решение встать на сторону правительства, потому что их властный сосед Такада решил поступить именно так. Если размышлять логично, у мелких ханов просто не было другого выбора — иначе они бы просто не выжили. Хан Йоита, всего-то на десять тысяч коку богаче — в 20 000 коку, тоже был вынужден принимать навязанную ему политику, поскольку 18 июля был попросту оккупирован войсками конфедератов.
Даже ханы превосходящие их по размеру были вынуждены прислушиваться к мнению крупнейших уделов Этиго. Даже хан Шибата, бывший в числе тех, кто подписал звучную декларацию о намерениях конфедерации, был по факту принужден поставить свое имя на той бумаге в связи с вторжением войск хана Ёнэдзава, которые и далее держали его на коротком поводке, угрожая взять в заложники даймё хана Шибата. В итоге, даже это не обеспечило верность хана Шибата. 30 Августа два представителя хана тайно встретились с Ямагатой Аритомо, и согласились оказать ему помощь, атаковав Ниигату с тыла. Словно олицетворение всей дилеммы хана Шибата, в то время, как главы хана заключали предательский договор с правительственными войсками на побережье удела, на расстоянии всего восьмидесяти километров южнее, другие вассалы хана Шибата помогали отбить у правительственных войск замок Ниигата, оставаясь верными конфедерации. Мурамацу, еще один крупный удел, показал себя не в лучшем свете. Он тоже с готовностью подписал договор, тоже оставил непритязательный вклад в войну, продемонстрировав нежелание своих войск защищать замок Нагаока 8 июля. Этот должок конфедераты все же припомнили хану Мурамацу, приговорив двух высокопоставленных чиновников к смерти, а самураев Мурамацу в битве за перевал Шика поставили на передовую, чтобы те не могли бежать, подстегиваемые стоящими за их спиной войсками других ханов.

У императорской армии тоже были серьезные проблемы с союзниками в Этиго, — и труднее всего пришлось им с ханом Такада, крупнейшим в провинции. Он был не только самым большим территориально но и, — со своими четырьмя тысячами самураев — достаточно сильным, чтобы диктовать собственную политику, но, как и другие ханы, он попытался остаться в стороне от событий 1868 года. Будучи решительным, как никто другой, хан Такада поднялся на поиски могущественного союзника, с которым можно было как-то договориться. Таковым оказалась провинция Кага, крупнейший и богатейший хан Токугава Бакуфу. Но как и другие ханы провинции, Такада отчаянно пытался заигрывать и с императорским двором, и со сторонниками сёгуната, постоянно критикуя последних и постоянно умоляя первых о поддержке. В конце-концов, не желая никого провоцировать на конфликт, верхушка хана Такада позволила Фуруе Сакудзаэмону с шестью сотнями партизанов, верных правительству Токугава, пересечь их территорию от Кашивадзаки до Синано. Они проигнорировали правительственный приказ поступив так, но все равно не искали возможности разорвать соглашение. Но как и все флюгеры, хан Такада не мог вечно крутиться в попытке поймать нужное направление ветра. Но официальное наказание все-таки обрушилось на голову этого хана, когда его выходки уже устали игнорировать. И трудно полагать, что бы было, если бы еще до этого момента Такада все-таки примкнул к конфедерации.

Естественно, никто не принуждал Такаду любить и обожать Новое правительство. Так что его двуличное поведение вполне поддается логичному объяснению. Четыре с половиной тысячи самураев хана Такада отправились в Хиросиму в 1866 году и участвовали во второй кампании против Тёсю, но уже в 1868, когда война стояла на пороге, у Такады в расположении было меньше четверти этого войска, а заботился удел только о собственной безопасности. Новая правительственная армия поступила с ханом Такада так же, как с Мурамацу — конфедераты. Людей из Такада бросали на передовую так часто, как только могли, и они участвовали в сражениях до самой капитуляции Аидзу 5 ноября 1868 года. Но даже для такого большого хана, как Такада, итоги войны были ужасающими — 59 человек убито и 95 ранено.

Такая предупредительная мера была вполне нормальным делом в 1868 году. Если бы это таковым ни было, то ни о каком государственном перевороте, а вместе с ним и о господстве Сацумы и Тёсю, не могло быть и речи. Но дело в том, что один из ханов в составе Этиго вел себя настолько переменчиво, что именно благодаря ему все могло кончиться весьма плачевно. Это был хан Нагаока с годовым доходом в 74 000 коку, расположенный в самом центре провинции. В то время, как Такада мог предложить всего какую-то тысячу человек, Нагаока, будучи в половину меньше, вывела полторы тысячи человек. 59 убитых и 95 раненых из Такады представляли собой всего 15 процентов тех, кто вышел на поле боя, в то время, как это было всего-то 3 процента всех имеющихся в хане самураев. Нагаока же, напротив, страдал от невосполнимых потерь. 317 человек погибло в боях, 266 - ранено, и это составляло 40 процентов всех способных держать оружие самураев хана. Но и здесь жертвы Нагаоки не окончились. Главный замок этого хана сравняли с землей, более трех тысяч домой мирных жителей были уничтожены, а доход хана снизился с 74 000 коку до 24 000 после карательных мер правительства Мэйдзи.

Такая удивительная преданность союзникам со стороны хана Нагаока выглядела весьма странно по сравнению с его соседями. Ведь остальные ханы Этиго предпочитали и вовсе до последнего не вступать в войну. Так почему же хан Нагаока был таким непоколебимым в своем решении сражаться на стороне Нового правительства? Для начала следует отметить, что Нагаока был уделом "фудаи", то есть лично присягнувший дому Токугава, так что по идее ему следовало всеми силами сражаться против правительства Мэйдзи. Спор о мотивах Нагаоки вызвал многочисленные разногласия среди историков. И правда, тут очень трудно выделить истинные причины. Клан Макино, который правил Нагаокой, имел удачу вести историю связи с кланом Токугава с самой середины 16 века, когда их предок оказался в числе "двадцати генералов" Токугава. Клан Макино верой и правдой служил дому Токугава почти 250 лет, много раз его главы оказывались на высоком положении в правительстве Бакуфу, даже удостаивались чести оказываться на посту ро:дзю, старших советников, три поколения подряд - с 1801 по 1865 годы. Но не смотря на традиции, не смотря на фамильный долг, клан Макино из Нагаоки все же оказался готов рискнуть всем.

Однако, были и особые трудности. Если бы Макино из Нагаоки, противостоявшие Новому правительству, были так верны Бакуфу из-за старинной присяги, как же тогда дать обоснование поведению клану Сакакибара из Такады, который - не смотря на более долгую и тесную связь с домом Токугава (Сакакибара Ясумаса был одним из "Си-тенно" дома Токугава) и не смотря на на то, что Такада был почти в два раза больше Нагаоки, - все равно принял сторону Нового правительства? Традиционные вассальные отношения не всегда оказывались на первом месте в такие переломные моменты, каким был период Бакумацу. И Шибата, и Мурамацу, которые были на стороне конфедератов, были ханами типа "тодзама", то есть, не имели связи с домом Токугава, так что, мог бы поспорить сторонник версии с традициями, могло бы там и не быть. Аналогично, все уделы провинции Этиго оказались на стороне роялистов, (разве что кроме Итоигавы, которые и вовсе были дальней ветвью клана Токугава) были уделами "фудаи", и все же - пусть они были всем обязаны правительству Бакуфу, тоже могли не быть на принятой ими стороне.

Никто не взялся бы отрицать версию, при которой обоснованием выбора были бы "личные обязательства". Проще говоря, те, кто занимает высокое положение при некоем правительстве, были бы верны тому правительству, преследуя цель не потерять свой пост. Однако если взять в пример карьеры таких исторических личностей, как Оливер Кромвель и Наполеон Бонапарт, можно проследить и иные варианты развития событий. В конкретном случае с кланом Макино тоже остается предостаточно места для подозрений. Макино Тадакиё, высокопоставленный член совета с 1801 по 1816 гг, начал свою карьеру под протекцией Мацудайры Саданобу, и вполне логично, что ему следовало бежать как крысе с тонущего корабля, когда клан Мацудайра был на волоске от краха. Его сын, Макино Тадамаса, высокопоставленный член совета с 1843 по 1857 гг, по похожей модели повел себя, имея причастность к деятельности Абэ Масахиро, поскольку он был назначен на высокий пост через два месяца после того, как Абэ пришел к власти, а снят с должности за три месяца до смерти его покровителя. Макино Тадаюки, третий по счету глава семьи в 19 веке, получил высокую должность в 1863 году, во время процветания системы ко:бу готтай. Он в спешке оставил пост, как только Бакуфу избрал иную политику, и подал в отставку в тот самый день, когда была объявлена Вторая карательная кампания на хан Тёсю.

Все трое, однако, были политиками, которых можно было отнести к тем самым, что много раз готовы перестраховываться, оставляя себе пути к отступлению, похожие на сторонников тактики убеждения, какую используют виги в Англии. Они поддерживали Мацудайру Саданобу и его наследника Мацудайру Нобуаки, затем - Абэ Масахиро, и наконец, сторонников системы ко:бу готтай, всех, кто был предан политике удерживания Бакуфу в узде в интересах децентрализации. Их противниками выступали местные аналоги членов партии тори - Мизуно Тадаакира, Ии Наоскэ, особенно настойчивые политики 1860х годов. Чиновники из семьи Макино избрали преданность выгодной им политике, а не Бакуфу.

Это очень далеко от принципов верности институтам власти или каким-то личным присягам. Напротив, политика здесь кажется очень ограниченной и условной, и что более реалистично заметить - политики идентифицировали свою линию с линией института власти только в том случае, если они были созвучны. К этому, естественно, следует добавить и то, что противостояние движению 1868 года не имело основы, от которой можно было бы оттолкнуться при избрании политики реставрации Токугава Бакуфу. Напротив, Северная конфедерация, и словом, и делом отказывалась от подобных притязаний.

Множество историков, тоже, отрицают то, что хан Нагаока едва ли был более предан идее сопротивления в Этиго, чем его десять товарищей. Его мотивы перешли уже в область историографии или даже новеллистики - общепринято стало утверждать, что Нагаока, не в меньшей мере, чем его соседи, старательно хранил нейтралитет до самого своего резкого вовлечения в сопротивление, обернувшегося настоящей трагедией. Эта теория, вертящаяся вокруг всего-то двух личностей, оказывается более состоятельной теорией, чем гипотеза о сохранении верности своему статусу фудаи. Этими двумя личностями были Каваи Цугуноскэ, просвещенный и прогрессивный высокопоставленный чиновник из Нагаоки и представитель Правительственной армии, молодой и ревностный Ивамура Сэиитиро: из хана Тоса. Встретились они во второй половине дня 21 июня, почти через две недели после прибытия Правительственной армии в Этиго, поскольку Каваи попытался испросить о возможности провести мирные переговоры. Переговаривать с ним послали Ивамуру. Местом встречи был храм Дзиген-дзи, в небольшом городке Одзия на юге центральной части Этиго, примерно в трех с небольшим километров от южной границы хана Нагаока.

На этих переговорах, продлившихся всего каких-то полчаса, Каваи Цугуноскэ предложил петицию, которая начиналась с того, что Новая правительственная армия на территорию Нагаоки не войдет. Основанием для этого было то, что любое передвижение войск на территории Нагаоки станет причиной кризиса, поскольку мнения самураев хана Нагаока о том, какую сторону принять, разделились, а самураи ханов Аидзу, Кувана и Ёнэзава наверняка воспользовались бы этой шаткой ситуацией. Так что вход Правительственных войск в Нагаоку только усугубил ситуацию и привел к кровопролитию, а следом повлек бы за собой и жертвы среди мирного населения. Ивамура прочел петицию без энтузиазма, воспринимая ее как банальный предлог выиграть время, чтобы оказать более сильное сопротивление Правительственным войскам. Один из подчиненных Каваи позже вспоминал, что с того места вне комнаты, где проходили переговоры, где он тогда находился, он слышал, как Ивамура зло и громко орал: "Почему вы не поступили так, как вам велели посланники Императора в Такаде?" и "Это как так вышло, что солдаты в Аидзу и Кувана вооружены за счет Нагаоки?". Ивамура потерял терпение. Как он позднее это пояснял, "Мне не о чем было с ним [Каваи] говорить, так что обсуждение просто было прервано". Он в гневе вылетел вон из комнаты всего через несколько минут. Так и кончились переговоры. На следующий день Каваи вернулся в свой хан, докладывая своим товарищам, что Ивамура "не выслушал мою петицию, он вознамерился пересечь нашу границу, посеять панику среди нашего населения, помешать их работе на полях. Так что он никакой не слуга Императора, а всего лишь предатель". Так Правительственные войска вторглись в Нагаоку, и кампания в Этиго началась во всем своем размахе.

Но это был единственный случай такой драматичной конфронтации. Встреча сорока однолетнего проницательного и образованного чиновника из хана Нагаока и неопытного, нетерпеливого молодого человека из Тоса, которому едва перевалило за двадцать, так бедственно завершившаяся, обрела новую жизнь на страницах романов и драм. Шиба Рётаро, популярный автор исторических романов, как нельзя лучше подтвердил это в своем романе "Перевал" (峠, то:гэ). Интересно и то, как этот эпизод откровенно перекликается с переговорами между Сайго Такамори и Кацу Кайсю в замке Эдо, которые прошли всего-то десятью неделями ранее. Однако их исход был более благоприятным, - один герой Реставрации благородно решил согласиться с другим. Однако в случае с переговорами между Каваи и Ивамурой, исходом были кровавые потери с обоих сторон, - так что ничто лучше не продемонстрировало бы контраст. Люди говорили тогда - окажись там Сайго, все могло пойти иначе.

Невозможно отрицать, что это все же было судьбоносной встречей. При провале подачи петиции, атака Правительственной армии стала неминуемой. Более того, при сопротивлении ей все самураи Нагаоки добровольно готовы были принять участие в противостоянии, - а это, если брать во внимание ситуацию в хане, было не слишком возможно. Каваи сказал, что мнения самураев разделились, - так оно и было, как, в общем-то, и в других ханах. В каждом хане, не важно, относился он к фудаи или тодзама, 1868 год стал годом трудного выбора. Должны ли они были поступать так, как велело им Новое правительство? Оба ответа на этот вопрос были одинаково опасны, и оба они могли стоить огромных денег и многочисленных жизней. Более того, любой хан, который в итоге имел бы неосторожность оказаться на проигравшей стороне, мог потерять большую часть своего удела, как то уже произошло в 1600 году после великой гражданской войны. Но по сути своей, это не несло никакого негативного итога - ведь мы знаем, что через некоторое время система ханов была и вовсе упразднена. И все же многие не желали ставить под угрозу свою безопасность и достаток. Они откладывали решение так долго, как только могли, и в итоге, когда они все же решались, они всегда оставляли себе "запасной аэродром".

Это было именно тем, что выбрали для себя Такада со своей капитуляцией и Шибата с не менее уверенным сопротивлением. И хан Нагаока мог поступить точно так же. Воистину, как и другие ханы Этиго и другие, на северо-востоке, он испытывал некоторую антипатию к тем, кто был известен, как "сторонники западничества" (саигокуката), в остальном же ханы Этиго едва ли могли найти общий язык. Чиновники Нагаоки провели четыре месяца 1868 года, как и многие их соседи, со всей готовностью соглашаясь на все предложения извне, однако в то же время не собирались придерживаться одной четкой политической линии.

Если рассматривать только это, трудно понять, что именно давало толчок к действиям хана Нагаока или любого другого, вне зависимости от его размера. Но Нагаока не остался в одиночестве, так что исход всего этого был плачевный. Переговоры в Дзиген-дзи провалились, атака Правительственной армии началась, а самураи Нагаоки отбросили сомнения, и началось сопротивление, такое яростное и уверенное, какого, пожалуй не было нигде еще в ходе этой войны. Потери со стороны Нагаоки могут показать, какова была решительность этого хана. Более половины этих самых потерь были понесены во время обороны замка Нагаока и при попытке взять его назад, - итого мало кто из воинов Нагаоки сражался вне территории своего хана. Кроме всего, в них жила решительность защищать то, что им принадлежит, поскольку они знали - каков бы ни был исход войны, восстанавливать хан было бы очень трудно, если даже и не отбивать его назад.

Переговоры в Дзиген-дзи были полнейшим провалом, и в этом полностью следовало винить Ивамуру Сэиитиро. Синагава Ядзиро, самурай хана Тёсю (позднее - Министр Внутренних дел в первом кабинете министров Мацукаты), который в то время был там же, признавал ужасной ошибкой посылать "оборвыша вроде Ивамуры" разбираться с подобным щекотливым вопросом, нещадно добавляя, что "на это место подошел бы кто-нибудь нерешительный вроде Куроды". Комэда Таро, самурай хана Хиго, придерживался подобного мнения, и замечал об Ивамуре в одном из своих писем : "с самого начала <...> он вышел из себя и начал хвастаться об Императорской армии, в полнейшей мере нарушая принятый военный этикет. Так что для Каваи и его товарищей <...> сопротивление было единственно возможным ответом." Даже сам Ивамура, годы спустя, очень стыдился того инцидента и пытался найти себе какое-нибудь оправдание. Он рассказывал: "Мне тогда было всего двадцать два года. И будучи вспыльчивым, я тогда не знал, хотя позже оказался осведомлен, о способностях или достижениях Каваи. <...> Я вздумал, что он, наверняка один из тех "дурных советников" ("бака каро:" в оригинале) , и ничем не отличается от тех, с которыми я уже имел дело с Синсю:. "

Чиновники из хана Нагаока, в свою очередь, подобным же образом пытались оправдать свои действия по прошествии лет. Однако, не критикуя прямо юного Ивамуру, они все же отмечали весьма удачное свое вступление в ту войну. Они утверждали, что их хан не поступил бы подобным образом, если бы они не были уверены в том, что с ними бок о бок будут сражаться дожидавшиеся их решения самураи Аидзу и Кувана на границе хана Нагаока. Но любое противостояние Императорской армии влекло за собой жестокую расплату. Имеются свидетельства о вмешательстве фактора давления со стороны ханов Ёнэдзава и Сё:наи, чего было вполне достаточно, чтобы призвать к оружию ханы Шибата, Мураками и Мурамацу, и привлечь их в Конфедерацию. Так что вполне логично, что Нагаока, более маленький и более уязвимый, чем Шибата, хан, гораздо более легко пошел на согласие.

Все это было делом хитрости. Угроза интервенция Аидзу здесь была несомненной, но у Нагаоки была и возможность, и силы этому противостоять при желании. Но, ясное дело, этого не произошло. При вероятности вторжений с обеих сторон, Аидзу с востока и Императорской армии с запада, Нагаока уже приняла решение, что лучше уж противостоять последнему. Примерно за неделю как минимум до переговоров в Дзиген-дзи, войска Аидзу двинулись на юг, вполне себе беспрепятственно, через территорию хана Нагаока. Если бы Нагаока был настроен препятствовать этому, то его войска выстроились бы на восточной границе хана, то есть там, откуда вошли войска Аидзу. Но напротив, в течение этого периода, самураи Нагаоки были заняты на южной и западной границах - примерно там, откуда ожидалось вторжение Императорских войск. В ночь 16 июня, всего за шесть дней до конфронтации между Каваи и Ивамурой, три сотни самураев хана Нагаока, вооруженные четырьмя пушками, двинулись туда. На следующую ночь их число возросло до восьмисот - примерно до половины общего числа армии хана - и они сконцентрировались в области перевала Эноки, где несколькими днями позже Императорское войско потерпело свое первое поражение. В итоге, солдаты хана Нагаока были готовы выступить против Императорской армии, - в общем-то они уже вступали в открытые вооруженные конфликты с правительственными патрулями. И в то же самое время Каваи отправился заверять Ивамуру в их благих намерениях.

Это, естественно, не было действиями, которых следовало ожидать от хана, вознамерившегося принять сторону Нового правительства. Мало кто, окажись он на месте Ивамуры, уже подвергшегося атакам войска Аидзу, пересекавшего границу Нагаоки и проходящего по его территории, поверил бы доводам Каваи. Не смотря на всю обрушившуюся на его голову критику и даже на его собственные оправдательные заявления, у Ивамуры и правда было мало выбора, что же делать. Важно, что по этому поводу говорил Ямагата, которым восторгались и которого так обожали молодые самураи хана Тоса. Он не критиковал Ивамуру за чрезмерную вспыльчивость, а совсем наоборот. По мнению Ямагаты, ошибкой Ивамуры было то, что он не догадался тут же взять Каваи в плен, избавляя многих от последующих бед. Ямагата, в чьи первоначальные планы входила атака замка Нагаока, вообще плевать хотел на намерения этого хана. Узнав о встрече в Дзиген-дзи, Ямагата тут же отдал приказ об аресте Каваи, но его посланник прибыл слишком поздно.

Очевидно, Ямагата был уверен, что Каваи был невероятно важным вдохновителем сопротивления в Нагаоке. И другие разделяли его мнение, начиная от рядовых солдат Императорской армии, носившихся по улицам и предлагавших награду за голову Каваи, вплоть до мирных жителей, перешептывавшихся о его захвате. Даймё хана Нагаока, который в спешке, вместе со своим предшественником, отправился в относительно спокойный хан Аидзу, вскоре после того, как начались бои, весьма удачно перебросил свой удел в руки Каваи. И если и был кто-то, кого можно было бы назвать лидером сопротивления в Нагаоке, то им действительно по праву должен был считаться Каваи Цугуноскэ. Когда он был ранен (а это было событие, которому Ямагата радовался как переломному моменту всей кампании), противостояние его хана пошло на спад.

И все-таки интересно отметить, как важна была политика этого немаловажного человека для хана, придерживавшегося выжидающей политики. Все свидетельствует о том, что ко времени, когда Каваи отправился в Одзию, чтобы вести переговоры от лица хана Нагаока, он уже принял решение, что та большая часть его хана, за которую он был в ответе, будет бороться с Новым правительством. Например, он уже успел свести знакомство со Шнеллем, торговцем оружия, которому он продал некоторые произведения искусство из коллекции семьи Макино, хранившейся в Эдо - росписи и фарфор, в замен которых он получил автоматы Гатлинга. У Шнелля же Каваи приобрел и судно, на котором вместе с даймё хана Кувана (заведомо объявленным врагом Трона) и сотней самураев хана Кумана, приплыл из Эдо обратно в Нагаоку. Это не предполагало никакой несогласованности. Это не имеет общего и с той скоростью , с которой Каваи разрубил узел разногласий по возвращении в свой хан. Первым его шагом было снятие с должности придерживавшегося политики задабривания советника Инагаки Хэйскэ, который, к слову, после войны стал наместником от правительства Мэйдзи в Нагаоке. Потом Каваи начал распределять войска хана Нагаока против Императорской армии, а не против Аидзу и критиковать всех, кто желает заключить мир с Новым правительством, называя их "бесхребетниками" (弱い弱しい. Трудно представить себе, как человек с подобными взглядами сумел отправиться в Одзию на мирные переговоры. И все же, каким бы ни был Каваи, на данный момент он не придерживался нейтралитета. Подчиненный Каваи даже оставил свои впечатления о том, в каком нервном волнении пребывал его господин после провалившихся переговоров. "В ту ночь", - пишет он - "мой господин <...> приказал принести сакэ и рыбу и наизусть зачитывал стихи в превосходном расположении духа."

Это вряд ли можно назвать поведением человека, чье благородное предложение было недостойно отвергнуто. Напротив, здесь явно видится удовлетворение исходом, что явно подчеркивает личные предпочтения Каваи относительно его выбора, так что решение Нагаоки сопротивляться вторжению было непоколебимо с самого начала. Одним махом, "приглашая" вторженцев в свой хан, при условии, что Нагаока выглядел пострадавшим от оскорбления, Каваи объединивл разрывающийся разногласиями хан и вдохновлял людей на противостояние врагу. В подобных ситуациях, когда политика хана на самом лезвии бритвы, временами и правда выпадает случай, что несколько человек может поступать так, чтобы решение оставалось лично за ними. Так было и в случае с Каваи, но ему на руку были еще и время и условия кризиса, которые направили острую антипатию к вторженцам в русло сопротивления. В Такаде и Шибате похожей политической фигуры не имелось, так что они смогли спасти свои шкуры. А вот Нагаоке такого пути к отступлению не осталось.

В разворачивающемся хаосе войны Бошин, То:яма Шигэки судил по своим амбициям, оказавшимися стимулом к его лихорадочной деятельности того года. Карьера Каваи Цугуноскэ, не во многом отличная от карьеры Кидо, Окубо, Сайго, Эномото или Мацудайры Катамори, или по крайней мере этих пяти ключевых фигур, все-таки зависела и от некого соперничества. Естественно, Каваи не был партизаном, преданным Бакуфу, как и другие члены Конфедерации. И верно, даймё его хана был высокопоставленным чиновником Бакуфу, Каваи служил ему верно, но без особого энтузиазма. И в 1863, и в 1865, он использовал все ресурсы, которыми располагал, чтобы убедить своего господина уйти с его поста. Самой продолжительной чертой в политике Каваи было то, что он всегда старался преследовать собственные мотивы. Очень ярко то, что он, начавший карьеру еще в юности, к сорока годам мог преспокойно навязывать своему даймё выгодные его политической линии распоряжения. Так он и добился своего, во-первых, внимательностью, затем -ответственностью и, наконец, восшествием на самый верх самурайской иерархии, в которую он вошел первоначально на 122 позиции по статусу.

Но Каваи не был в этом уникумом. Коллапс Токугава Бакуфу в 19 веке и несколько предшествовавших этому кризисов дали людям его склада беспрецедентный шанс выстроить свою карьеру. Выпали благоприятные условия для людей амбициозных и способных, недоступные ранее, которыми и воспользовался Каваи наравне с другими героями Реставрации. Все же он много путешествовал, был учеником Сакумы Шозана и Ямады Хококу, так что как личность он сложился так же, как и они - с похожим опытом, возможностями, возрастом - словом, мало отличался от тех, кто в дальнейшем составит правительство Мэйдзи. Возвышение, которого он добился, сотрудничая с Конфедерацией, - стоит посудить по тому, что на многих документах стоит именно его печать, - указывает на то, что сложись итог войны иначе, он бы оказался на одном уровне с Это Симпеем, Окумой Сигэнобу и Итагаки Таискэ.

Однако важное различие между Каваи и этими людьми было не в том, что их верность носила разнородный характер - верны-то они были только самим себе. И не в проявленных ими качествах, которые также были поразительно похожими. Разница заключалась в том, что великие Революционеры сыграли на удачу и выиграли, Каваи же сыграл на удачу и вышел проигравшим. При всем том же наборе благоприятных качеств, его ждал проигрыш в полнейшем смысле: Каваи был ранен в ногу, что вылилось в гангрену, ужасную смерть в агонии и безымянную могилу в Аидзу. Однако, следует помнить, что в пятый месяц 1868 года, когда Каваи по сути бросил вызов судьбе, он мог выйти и победителем.

@темы: bakumatsu, мое бездарное