[moth-prince]

Эпоха Тайсё: Когда Японией правила Модернизация

В наши дни демократия так популярна!
"Песнь о демократии", 1919 год

Уже больше века назад - 30 июля 1912 году скончался император Мэйдзи, и Япония, все еще дрейфующая и не разбирающая пути, вошла в очередную новую эпоху.
Эпоха Тайсё (1912-1926), которая оказалась как будто зажатой между настроенной на прогресс и переустройства эпохой Мэйдзи (1867-1912) и милитаристской волной начала эпохи Сёва (1926-1989), воистину заслужила гораздо больше внимания, чем ей обычно уделяют.
Эпоха Тайсё укладывается в емкий слоган "ero-guro-nansensu" (エロ • グロ • ナンセンス - эротика, гротеск, нонсенс.
Все это буквально витало в воздухе. Но была ли, в таком случае, эпоха Тайсё - невинным и фривольным временем? Навряд ли. Ведь на это время пришлись и Первая Мировая война, и Рисовые восстания 1918 года, и "Демократия Тайсё", и основание в 1922 году Коммунистической партии в Японии, и Великое Землетрясение Канто 1923 года, и предоставление всем мужчинам равного права голосовать в 1925 году, и насильственное введение закона о Сохранении Мира.
Бурная эпоха Тайсё была наполнена событиями несмотря на ее краткость. Она выдалась революционной - точнее уж провально революционной, как покажет потом милитаризм 1930х годов. А тем временем, надо всем царили богатство и изобилие...особенного рода. Дух эпохи отлично передает реакция писателя Танидзаки Дзюнъитиро (1886-1965) на землетрясение, сравнявшее с землей большую часть его родного Токио, и унесшее жизни около ста тысяч человек: "Почти тут же я ощутил накатившее на меня счастье, которое я не мог усмирить в себе. "Токио это будет на пользу!" - подумал я тогда.".
Пока восходило солнце эпохи Тайсё, становилось ясно: она все-таки продолжает эпоху Эдо (1603-1867), сохраняет некоторые ее черты, которые не успела изжить эпоха Мэйдзи. Однако закрытая и традиционная Япония уже успела стать архаизмом. К 1912 году ведь прошло всего 58 лет с тех пор, как США растерзали Японию, разодрав ее, как заржавелую консервную банку. Патриархальная эпоха Мэйдзи (1868-1912), ставшая плодом открытия границ и маниакальной модернизации, стала одной из самых энергичных эпох в истории Нового Времени. Британский историк Ричард Сторри (в книге “A History of Modern Japan,” 1960) перечислил наиболее яркие инновации первых двух десятилетий эпохи Мэйдзи: "Банки, железные дороги, порты, маяки, портовые доки, телеграф, печатные прессы и газеты, почтовые отделения, сигары и сигареты — весь массив Западной материальной цивилизации, казалось бы, нашел себе какое-то отражение, какое-то эхо, в Японии."

Слева направо: император Мэйдзи, император Тайсё, император Сёва
Вот такой и была эпоха Мэйдзи. Император Муцухито (Мэйдзи), давший ей имя, был исторической фигурой, достойной отдельного внимания. Конечно, сама власть в стране была далеко не в его руках, и, естественно, не в руках народа. Страной стала по сути своей править олигархия, а Император был всего лишь достойным символом модернизации и слогана эпохи: "Богатая страна, сильная армия".
Его сын и наследник, император Ёсихито (Тайсё), отметил свое правление сдвигом шестеренок с курса адекватности — собственно, за счет его собственного характера и психического состояния. В детстве он переболел церебральным менингитом, и следствием этой болезни стало серьезное поражение головного мозга. Так что иногда на него накатывали приступы полного неадеквата, и никто не мог сказать, что ожидать от Императора. Ярким примером можно привести историю о том, как он однажды посетил сессию Парламента и за всем происходящим наблюдал через документ, скатанный в трубочку на манер подзорной трубы. Из-за непрезентабельности правителя, прикрытой более-менее возможным сокрытием его от широких масс, он стал настоящим скелетом в шкафу нации. С 1921 года и до его смерти 25 декабря 1926 года его сын, будущий император Сёва, исполнял обязанности регента при нем. Так что..."бурное цветение" эпохи под управлением божественного императора имело и свои темные стороны.

Эпоха Тайсё окончательно изменила японский характер. Именно в это время появился новый тип — мобо (モボ и мога (モガ — сокращение с кальки с английского языка: "modern boy" и "modern girl", соответственно. По сути дела, это была современная субкультура, мало отличавшаяся от западных флэпперов. Причудливая западная одежда, круглые очки в стиле Гарольда Ллойда, мешковатые брюки, яркие краски в одежде — такими были молодые люди. Девушки (по словам Танидзаки) избавлялись от своих "бесформенных, непотребных кимоно", предпочитая им западную одежду, которая "акцентировала каждый изгиб и выпуклость, так что [их] тела являли собой пример потрясающих форм и живых линий". Молодые люди нередко носили длинные волосы, а вот девушки-мога — наоборот, короткие стрижки. Считали они, что так отбрасывают устаревшие понятия о сексуальности и гендерном самоопределении.
Мобо и мога "зависали" в многочисленных кафе в европейском стиле, бродили по улицам, особенно они любили район Гинза — Токийскую "маленькую европу". Первое такое заведение (кофейня) открылось в 1911 году, а к 1939 году по всей Японии их было уже 37 тысяч. Время шло, а у субкультуры появлялось бесчисленное множество подвидов.










По мере модернизции росли и споры о ней. По нашим стандартам то поколение было не очень-то образованным или просвещенным — в 1920е годы менее половины населения Японии едва ли получило хотя бы шестилетнее школьное образование, уж стоит промолчать про среднюю школу и университетские дипломы. Всего-то 1% мальчиков получал полное высшее образование, девочек — еще меньше. Но в Токио, с населением более, чем в 2 миллиона людей, одном из крупнейших городов мира — и студентов было на мировом уровне чертовски много.
Грамотность была широко распространена, процветали торговцы книгами, газетами и журналами. В 1904 году, кроме всего прочего, был переведен на японский язык Коммунистический Манифест. Мога и мобо уступили место марксистским мальчикам и девочкам, громко дискутировавшим в кофейнях.
В моду вошли "дэкансё" (デカンショ — Декарт, Кант и Шопенгауэр. Молодежь впитала их мысли о бренности бытия, о мире, который невозможно постичь с помощью справедливости и разума. Такие опасные мысли стали толчком к разным степеням деятельности и решительности.
Большинство этих политизированно мыслящих юношей и девушек читали не столько из приверженности какой-то идеологии, сколько из желания примкнуть к интеллектуальным кругам.
Нашлось место и большевикам, и анархо-синдикалистам, и радикальным феминисткам — вот они-то требовали действовать и срочно, и даже проливать кровь при надобности. Буржуазное общество, основанное на промышленном капитализме, давило на них, окружая машинами, фабриками...богатством, так ярко контрастировавшим с убийственной бедностью и убогостью, с коррупцией и социальным злом, наконец. Они надеялись на то, что спасение можно найти только в полном разрушении. Тогда на пепелище старого мира, как они считали, выросло бы новое дивное общество — гуманное, сострадающее. Но детали того, как все это провернуть они упускали.
Очень мало кто верил яростно и истово в ту идеалистическую чушь, что несли такие вот радикально настроенные молодые люди за чашкой какого-нибудь гайдзинского кофе. Это просто было модным занятием. И очень бесило их уважаемых родителей.

Но эпоху Тайсё составляла не только "золотая молодежь", конечно же нет. Были и другие новые типы, появившиеся и оформившиеся в Японии пост-Мэйдзи.
Например, были предприниматели. Естественно, не только промышленники. Среди них особое место занимал Мацусита Коноскэ (1894-1898), занимавшийся электроприборами. В начале 1920х годов даже на фары на велосипедах цепляли...свечи, подумать только! А Мацусита протолкнул идею с лампочками электрическими. И этой мелочью положил начало нынешней фирме Panasonic.
Появилось огромное количество рабочих. А вместе с ними — и "работающих девушек", желавших получить финансовую независимость. Женщины эпохи Тайсё заняли разнообразные ниши — они торговали в универмагах, работали в железнодорожных билетных кассах, были учительницами, телефонистками, машинистками, медсестрами, писательницами, журналистками, парикмахерами...

Первая парикмахерская в западном стиле открылась в Японии в марте 1923 года, за полгода до Великого Землетрясения в Канто. Ямано Тиэко тогда было 27 лет и она только что вернулась после учебы в Нью-Йорке, чтобы открыть свой салон на четвертом этаже знаменитого здания Маруноути, улицей ниже Токийского вокзала. Она наняла еще двадцать человек штата — поголовно в западной одежде и с западными прическами. До 1970го года госпожа Ямано оставалась законодательницей мод.

Ямано Тиэко в 1953 году

А еще девушка эпохи Тайсё могла стать дзёкю (女給, как делали многие. Дзёкю — это официантки в кафе. Частенько (но, конечно, не везде и не все повально) такие девицы подавали не только кофе, алкоголь и горячие сэндвичи, но и себя. Дзёкю было быть можно, девушкам это казалось прогрессивным и очаровательным, так что к 1936 году в Японии насчитывалось около 112 тысяч официанток. Посетители, естественно, за ними старательно ухлестывали. Однако все-таки это были официантки, не проститутки. Да, некоторые дзёкю заводили себе покровителей из числа посетителей, но не все брали от них деньги или подарки. Все-таки такая открытая работа была и способом устроить свою личную жизнь.




Первая Мировая "заставила Европу пасть на колени, но подняла с колен Японию" писал историк Джеффри Хэйнс (“Media Culture in Taisho Osaka,” 1998).
Европейская и американская промышленность за годы войны образовала вакуум, который сумела заполнить японская тяжелая промышленность. Вот и получилось, что Первая Мировая как бы подпитала культурное и социальное развитие эпохи Тайсё. Было на чем сколотить состояния — чем многие японцы и воспользовались, независимо от изначального социального статуса.
Многие прежние рабочие поднялись до достатка среднего класса. Те, кто работал усерднее всех, не важно, мужчины или женщины, способствовали процветанию предприятий, страдая от тягот работы, низких зарплат и нищеты. Это отразилось даже в песнях тех лет: "На эти станки капают все мои слезы".
Не удивительно, что особое место в культуре эпохи Тайсё нашлось для пролетарской литературы — наравне с менее эфемерными веяниями, сопряженные с понятиями эроса и новой свободы. Примером может послужить фрагмент из рассказа Огавы Мимэя "Стойка на руках", изданного в 1920 году: "Я как будто был вовлечен в войну, и я могу сказать вам честно, что те восемь часов, что я проводил в шахте стоили суток под вражеским обстрелом. Что за ад! Мы рисковали своими жизнями каждый день, чтобы делать прибыль компании. Мы собирались вместе и составляли список требований того, что было необходимо для нашей безопасности — какой там зарплаты, с вашего позволения, просто для нашей безопасности. Но среди нас затесался информатор. Наш план просочился наружу, и компания положила всему конец."
Мысль продолжает уже рассказчик, вероятно, сам писатель: "‘Социалист,’ — подумал я. Я вскоре узнал, что почти все рабочие, с которыми я имел возможность пообщаться, в той или иной степени страдали от чувства монотонности. Они без конца обсуждали возможности избавиться от рутины в их жизни."
Ну и, естественно, нельзя не вспомнить Наоми — мисс Наоми, как она настаивает, чтобы ее наживали. Мисс Наоми — мога-хищница, главная героиня романа Танидзаки "Любовь глупца" (1924). От имени героини пошло название явлению "наомисюги" (Наоми-изм). Рассказчик романа — рабочий средних лет — ничего из себя не представляющий, но страстно желающий жениться на юной девице, которую он смог бы воспитать под свои вкусы и требования, перед этим взяв на попечение или удочерив. Наоми, хилая и изнуренная работой пятнадцатилетняя дзёкю, приходится ему по вкусу: и без всякого энтузиазма, равно как и без всякого отторжения, она принимает его ухаживания. Целью героя стоит воспитать из нее женщину, которая будет соответствовать западному стилю мышления и гайдзинским стандартам грации и стиля. Деньги у него имеются, и он не стесняется ими сорить ради высокой цели. Какое-то время Наоми устраивает, что она оказывается просто его игрушкой, но потом она открывает для себя балы в западном стиле. Девушка срывается с поводка, все чаще убегает на танцы, и, в конце-концов вырастает в уверенную в себе эмансипе, которая ... ну совсем не подходит под вкусы мужчины, который брался за ее модернизацию.