[moth-prince]

как же долго я его писал
как всегда без беты, но отчитывал трижды

Байоми
Фэндом: Shinsengumi NHK
Персонажи: Хиджиката Тошизо, Яманами Кейске
Рейтинг: PG-13
Жанры: Преслэш, Психология
Предупреждения: Латентные сублимация и юст
Размер: мини, 1132 слов

*Байоми - это дополнительное время, которое дается в го и сёги проигравшему. При просрочке основного времени игрок получает дополнительное время на каждый последующий ход. Если время истекает до принятия решения - игрок считается проигравшим...

В нем все слишком утонченно, слишком отдает врожденной породой и воспитанием – мягкие жесты, тихий голос, слащавый тон. Только за это Хиджикате временами хочется самолично свернуть шею Яманами Кейске. Этот кицунэ давно уже благополучно устроился по левую руку от Кондо, щуря свои хитрые глаза и навязывая свои расчеты. Расчет в этом конфликте, конечно же, был камнем преткновения – в ополчении не место двум заместителям командира, точно так же, как не было место двум кёкучо. Несомненно, опыт избавления от Серизавы, был более чем явным свидетельством неудобства подобного распределения власти.

Что до самого Яманами – он предпочитал и вовсе отмалчиваться, в силу воспитанности не позволяя себе высказывать вслух все слова, какие невольно приходили на ум при взгляде на Тошизо. Полное неумение держаться в обществе, настойчивое навязывание своего мнения – так и хотелось сказать: торгаш, провинциал...а то и вообще яро. И действительно, – каждый раз, когда фукучо с довольной ухмылкой начинал хвастать очередной охапкой писем с признаниями в любви, Кейске вежливо покашливал в кулак и старательно убеждал себя, что сделать замечание – значит самому повести себя недостойно. Хвала небесам, что больших подробностей Хиджиката не имел манеру выдавать.

Иногда, что было крайне странно, оба фукучо все таки находили общий язык – хотя, такое невероятное по своему масштабу взаимодействие скорее подпадало под определение «найти общее молчание». В такие моменты Хиджиката скрывался от всех прочих глаз в додзе, оттачивая недавно ставшую для него сверхценной идеей «Хирадзуки». Яманами наблюдал. Следил с почти маниакальным вниманием, не делая замечаний, не высказывая свое восхищение: когда в руках у не слишком успешного в фехтовании человека шинай, а его сердце полно решительности улучшить свои навыки – прозванный за глаза лисом любитель поэзии и старинных книг искренне не мог оторвать глаз от столь радостной картины.

Если же при этом на фусума играли лучи заходящего солнца, превращающие стоящую чуть поодаль фигуру в безликий силуэт, таинственную тень, методично взмахивающую утяжеленным шинаем, Кейске и вовсе испытывал почти физическое удовольствие – тяжелое, как жар того самого разлитого снаружи заката, настойчиво требующее излить себя в стихах или очередной восторженной записи в дневнике.

Иногда нагловатый друг Кондо-сан оборачивался, устало прикрывая отяжелевшие веки, и негромко осведомлялся:

-Вы все еще здесь, Саннан-сан? Имейте в виду, я остаюсь здесь до утра.

Случалось так, что отчего-то он соглашался, уходил к себе, мечтательно улыбаясь, пока солнце окончательно скатывалось куда-то за ворота. Силуэты облюбовавших их как наблюдательный пункт дворовых котов отчего-то напоминали о Тошизо. Та же скрытность в вопросах личной жизни, та же хитрость во взгляде. Нет, такой человек никогда не сможет состроить из себя аристократа, – как не сможет летящий к светильнику мотылек коснуться желанного пламени, не потеряв жизни.

Когда замком перебирает струны сямисена – он больше похож на великовозрастного кагема, берется за кисть – из-под нее рождаются кривые, точно подкошенные ударом, кандзи, слагает стихи – метафоры посредственны и некрасивы, рисует – ...это вызывало у Яманами искренне мягкую улыбку. Если его вечный оппонент начинал рисовать – это напоминало трогательные картинки, какие обычно дети приносят, хвалясь, своим родителям. Даже как фехтовальщик он казался почти бездарным. Но было две вещи, в которых Саннан никогда не мог превзойти демонического замкома – дружба и доверие Кондо-сан, которые в последнем случае были безмерны, и, что не странно, масштаб опыта во всяческом разврате.
Подумать без отвращения — трудно, без смущения — вдвойне. Пару раз поймав себя на мысли, что Тошизо кажется настолько привлекательным внешне, что хочется закрыть глаза на его грубости и конфронтацию с ним, Яманами понял, что это уже напоминает наваждение.
Засыпая, он часто видел перед собой сосредоточенный взгляд навеки застрявшего на уровне мокуроку, но тем не менее равного по званию коллеги, просыпаясь – отчего-то явно ощущал запах его кожи, сладковатый, пропитанный послевкусиями женских духов.

Иногда случалось так, что терпения хватало дождаться, когда монотонные движения полностью посвящающего себя тренировке фукучо прервутся, растаят в глубине наступившей ночи. Тогда, пронаблюдав, как, лишь скупо кивнув головой, вечный противник в любом начинании покидает додзё, Кейске, сам не понимая почему, медленно, словно собираясь на преступление, пересекал комнату, пробирался в полной темноте к стойке, куда Хиджиката отправлял на покой всего пару минут назад бывший в его руках шинай, и опасливо брал его в руки.

Отшлифованная поверхность все еще хранила тепло чужих ладоней – уходящее быстро, как обычно жар покидал тело умершего в горячке. Но пока оно было ощутимо, – Яманами с ласковой улыбкой поглаживал по рукояти, даже не задумываясь о том, как предосудительно мог бы выглядеть его жест.

Как же его раздражал этот самолюбивый, нагловатый человек с холодными, серьезными глазами и внешностью популярного актера! Как же хотелось раскрыть глаза слишком мягкому и готовому прощать все своему лучшему другу Кондо, что за тварь он пригрел у себя на груди...Но совесть и честь были против – и отвращение, презрение, стыд от собственной неспособности одержать победу над Хиджикатой во всем отступали, точно голодная свора волков, неожиданно поджавших хвост и скорбно заскуливших.

От безысходности достойного человека может избавить только смерть, - так искренне считал Кейске. И пока тепло ненавистных рук быстро улетучивалось, изгоняемое опасливым холодом его собственных пальцев – казалось, и вся суть их непримиримой вражды таяла где-то в прохладе ночи.

Прикрыв глаза, с улыбкой победителя поглаживая по рукояти уже будто ставшего единым целым с его рукой шинаем, Яманами потерял счет времени. И к его собственному стыду, к реальности его вернула вкрадчивая, негромкая попытка окликнуть его со спины:

-Вы все еще тут?

Обернувшись, мужчина попытался быстро спрятать шинай за спиной, чтобы скрыть свое позорное, как ни посмотри, занятие – а ведь такой пошляк, как Тошизо, конечно же, пустит не один слух на этот счет.
Готовый к неприятному скандалу, Кейске виновато опустил глаза, неловко поглядывая на заставшего его врасплох оппонента....

Но тот, кого он считал воплощением бестактности и грубейшего самолюбования, только слабо, мягко улыбнулся и подошел ближе, явно разглядев причину подобного смущения...На мгновение Саннан предположил, что его раскусили, разглядели его душу насквозь, а то и бесстыдно прочитали сокровенные мысли.

-Вот как...Странное тепло
Прогревшиеся доски
Хранят по весне.

Очередное корявое, бессмысленное хокку заставило содрогнуться начитанного и искушенного в поэзии Кейске. Нет, на этот раз неумело подобранные слова ударили хлесткой пощечиной, больнее и точнее, чем если бы Тошизо сейчас в упор плюнул ему в лицо. И, поддавшись накатившей волне смущения и немой злости, Яманами впервые за много лет начисто потерял самообладание, замер на месте, словно молнией пронзенный, не в состоянии произнести и слова.

И снова тишину прервал ненавистный они-фукучо, как хищная тварь не отступающий, едва сжав в своих когтистых лапах инициативу. Но не издевающимся смехом, не ранящими обвинениями, а поступком, который Саннан никогда бы не мог от него ожидать.

Когда рассеялось сладкое наваждение, отступило головокружение, а полузнакомый сладковатый аромат, дразня, вернул к действительности, Яманами почувствовал только непотребно мягкое прикосновение чужих губ, уже отстранявшихся, вместе с жаром и влагой чужого рта. Хиджиката мерзко ухмылялся:

-Не смейте больше за мной наблюдать.

Рассеянно кивнув в ответ, Кейске почувствовал себя жалким юнцом, смущенным впервые увиденным обнаженным женским телом, хотя подобное сравнение было явно неподходящим.

-Яро,- прошептал он, разбитый и униженный, когда Тошизо, посмеиваясь, покинул додзе, бесшумно затворив за собой фусума. Если бы это была партия в го или сёги, то это была бы победа исключительно по байоми.